На свете есть два непохожих сердца
Не примирить им помыслы свои:
От одного огня им не согреться,
Не захмелеть им от одной любви.
У каждого из них свои законы,
Свои обычаи, свой суд и бог.
Одно живет для верности влюбленной,
Другое — для исканий и тревог.
Нет хуже, если эти два созданья,
Случайно заплутавших в темноте,
Хотя б на краткий срок сведет желанье
Беспечное в природной слепоте.
Одно из них наплачется жестоко
От злой обиды за мечты свои
И долго будет мерзнуть одиноко
В холодном доме собственной любви.
Другому горем станет эта ревность,
Тягучая, как черная смола,
И даже нежная святая верность
Ему, как камень, станет тяжела.
Им вместе быть не нужно ни минуты:
Они друг друга изведут тоской.
Они из разных стран. Но почему-то
Одно к другому тянется порой.
Гремела война, кровавя свой след,
размалывая нации, расы.
Революция… а тебе восемнадцать лет!
Как здорово это, как это прекрасно!
Все двигалось, пело. Флаги кругом.
На лицах как будто и не было хмури.
История дула еще ветерком,
еще ветерком, а не бурей.
Все было еще в наброске, вчерне.
Дворцы не дрожали еще от прикладов.
Но ты разобрался — на чьей стороне
в ряды становиться надо.
Не прятался после от пуль юнкеров,
что в Зимнем по лестницам пятились
в страхе.
Той ночью октябрьской дымом костров
шинель и обмотки твои пропахли.
Угадываю по твоей седине —
ты многое видел… Знаю, знаю:
ты юность далекую вспоминаешь
с самой историей наедине.
Есть мира огромность и дел огромность.
И каждому юноше в нашей стране
желаю, чтоб к старости было что вспомнить.
Вот так же — с Историей наедине.
Шар земной,
шар земной.
Вот он —
передо мной.
Материки.
Острова.
Страны.
Ливни тропические.
Бураны.
Горы
вершинами — за облака.
Звезды, примерзшие
к ледникам.
Манят миражи
в зное пустынь.
Росы.
Они и в пустынях чисты.
Травы степные.
Сизое марево.
Рыбы
в океанах-аквариумах.
Всё,
чтобы людям жить хорошо,
есть на Земле,
словно в доме большом.
Два холодильника белых —
два полюса.
Лед не ножом —
ледоколами колется.
Шар земной
не от войн хорошеет — от пахоты.
Вот он —
весь в мирозданье распахнутый.
Это ж громадина,
это же — вещь.
Люди,
будем его беречь!
Чтобы, все так же
крутясь по орбите,
завтрашний век
он счастливым увидел,
век, где не будет
ни классов, ни войн…
Ветер в лицо.
Звезды над головой.
Он в это утро, далеко от дома,
дошел до самого конца войны.
Он в стольких битвах не оглох от грома,
а вот сейчас оглох от тишины.
Он, улыбаясь, жмурится от света,
еще пропахший дымом, весь в пыли:
«Так вот она, товарищи, победа,
так вот когда мы до нее дошли!»
Вседневно смерть глаза его видали.
Но он сумел и смерть столкнуть с пути.
Суровые солдатские медали
блестят от солнца на его груди.
Ведь это он из Эльбы черпал воду,
своим помятым котелком звеня…
И вспомнил он товарищей по взводу,
что не дошли до праздничного дня,
и вспомнил он о Родине. И мог ли
не вспомнить! Как она сейчас близка!
Пусть ни в какие не видна бинокли,—
не к ней ли уплывают облака?
Она сейчас, как о любимом сыне,
салютным громом говорит о нем, о нем,
кто на плечах могучих вынес
всю тяжесть битв, не дрогнув под огнем.